Удивительный "настоящий кавказец"

Очерк М.Ю.Лермонтова "Кавказец", написанный в начале 1841 г., но увидевший свет только в советское время (1929 г.), свидетельствует о творческом интересе выдающегося русского литератора к истории становления сложного внутреннего мира тех своих соотечественников, что подверглись воздействию различных национальных культур (конкретно: русской и "восточной", азиатской) в общих рамках державной российскости. 

В лермонтоведении справедливо отмечается, что образ "настоящего кавказца" – большое художественное открытие Лермонтова, что поэт "выхватил" образ кавказца из самой гущи повседневной кавказской жизни как своеобразный тип, порожденный реальными общественно-историческими обстоятельствами (1. С. 61-62; 2. С.45-46).

Важно, вместе с тем, что тип этот в его наиболее характеристических чертах был вполне объективен и выразителен, так как он (чем дальше, тем более!) улавливается своими генеральными свойствами, а также и как бы выкристаллизовывается в художественном и эпистолярном наследии таких разномасштабных и отнюдь не единомыслящих современников как А.А.Бестужев-Марлинский, Е.П.Лачинова (Е.Хамар-Дабанов), Н.С.Мартынов, император Николай I, Л.Н.Толстой и другие (3. С. 107-108).

На наш взгляд, выработка образа началась на рубеже 1820-1830-х гг., в послеермоловскую эпоху, когда в среде русских, оказавшихся на Кавказе, все более стало проявляться стремление разносторонне адаптироваться к местным условиям.

Вот, например, фрагмент впечатлений одного из очевидцев, увидевших Дагестан и Закавказье в начале 1830-х годов: "Не правда ли, вы ожидаете от меня громких фраз, неистового изумления, вы уже приготовлены к сцене первой встречи с Черкесом?.. И точно: удивление мое чуть не превратилось в столбняк, только совсем от другой причины. Отчаянный наездник, безукоризненный Горец заговорил самым чистым великороссийским наречием: это был русский офицер, по каким-то делам приехавший из соседнего отряда. Кто же знал, что русские офицеры, умеют маскироваться Горцами и притом так искусно, что "путешественник по Востоку" может принять их за чистых Черкесов? Разумеется, офицер старался передо мною, как перед новичком, показать всю роскошь своего горского костюма, все удобства черкесского облачения, но я, профан, никак не мог взять на первый раз в толк, отчего чевяки, башмаки без толстой подошвы и каблуков, лучше наших сапогов, почему шашка рубит сильнее, чем сабля, отчего седло с деревянными уключинами спереди и сзади удобнее чисто кожаного, какое преимущество имеют широкие неуклюжие стремена Горцев перед нашими, и многое другое, чем офицер так гордился. Мне казался странным русский человек в черкесском наряде, и я пятился от него, будто от иноземца, между тем как офицеры низового укрепления с восторгом созерцали его драгоценный кинжал и его бесценную шашку..." (4. С. 58).

В один ряд с приведенным отрывком можно поставить многое, в том числе и слова Печорина, отражающие, как мы считаем, ситуацию его пребывания на Кавказе в 1832-1833 гг. (5. С. 11-13): "в черкесском костюме я верхом больше похож на кабардинца, чем многие кабардинцы.., я долго изучал горскую посадку... мое искусство в верховой езде на кавказский лад..." и т.п. Знаменательно, что, если еще в первой трети XIX в. "в одежде и вооружении отдельных линейных полков наблюдается тенденция к унификации "по черкесскому образцу", то с началом 1831 г. реформа перехода на одежду и вооружение "азиатского типа" у линейцев происходит вполне официально (6. С. 17-28).

И хотя все перечисленное – это своего рода "маскировка" под горские образцы, но за ними угадывается и нечто более глубокое, что, собственно, и служит основой формирования типа русского "кавказца" в его основных разновидностях. Причем здесь уже все более играют роль отнюдь не внешние атрибуты и признаки.

В письме своим братьям, написанном в "карантинном лагере на Кубани, близ Ольгинского тет-де-пона" 23 ноября 1836 г. А.А.Бестужев-Марлинский в контексте грустного рассуждения, что "дым отечества" сюда "не долетает..., его не чует даже обоняние, изощренное несчастием", бросает фразу, имеющую ключевой характер: "Русские там полуазиатцы..." Она заставляет вспомнить лермонтовское типологически образующее качество "настоящего кавказца": он "есть существо полурусское, полуазиатское..."

А реплика в письме П.А.Бестужеву, отосланном неделей раньше ("Скучна была война...") невольно перекликается с корневым состоянием "мрачного и молчаливого" лермонтовского героя с его знаменитым "Скучно!..." (7. С. 129).

Это уже психологические "нюансы" большого значения!

Одновременно с писателем-декабристом вплотную приближается к данной проблеме приятель и будущий убийца М.Ю.Лермонтова Николай Соломонович Мартынов. Он всю жизнь писал стихи, пробовал себя и в прозе. Незавершенная повесть "Гуаша" создавалась по свежим впечатлениям пребывания на Кубани (в том же самом Ольгинском) в 1837 г. (8. С. 111-118; 9. С. 28-30).

Характеризуя своего героя – гвардейского офицера Долгорукова, приехавшего служить на Кавказ, Н.С.Мартынов дает остро критическую оценку столичным кругам и нравам: "Петербургская среда портит людей, это для меня аксиома, не требующая доказательств. Как во всех больших центрах, в петербургском свете берут начало и развиваются все те мелкие страсти и пороки, которыми так страдает наше современное общество: эгоизм, тщеславие, интриги, фанфаронство – вот обыкновенные спутники этого блестящего ничтожества..." и т.д. В противовес этому рисуется с большим внутренним одобрением "совершенно отдельная от мира кавказская жизнь", где "все происходящее нисколько не похоже на всю остальную Россию", где люди отличаются не по "степени благовоспитанности", а по "действительным достоинствам", где "настоящие коренные кавказцы" (здесь и ниже выделено нами, – авт.) наставляют молодых рассказами о "прежних экспедициях и давно совершенных ими походах", где, наконец, "кавказские неофиты", ценя простые и естественные отношения с "ветеранами", ко всему остальному относятся снисходительно, "легко извиняя... даже некоторые предосудительные поступки и привычки, если только вытекали они прямо из общего строя кавказской жизни..." (7. С. 135-137).

Князь Долгорукий, вышедший "чистым и невредимым из этого одуряющего (петербургского) омута... сразу понял свое новое положение и оценил по достоинству людей, его окружающих... Зато как и любили его все кавказцы, начиная от старших, к которым, можно сказать он влез в душу через свое очаровательное обхождение, и кончая юнкером или разжалованным в отряде" (7. С. 137).

Бросается, разумеется, в глаза достойная специального исследования перекличка с лермонтовским очерком (9. С. 30). Однако при всем терминологическом и образном подобии здесь нельзя говорить о тождестве взглядов. Рискнули бы сказать, что зафиксированный Н.С.Мартыновым статус "настоящих", "коренных кавказцев" выдает еще преобладающую синкретичность улавливаемого образа, его содержательную неопределенность.

Именно это, по нашему мнению, и породило недавнюю полемику вокруг исторического толкования "кавказцев" лермонтовского типа (сравните, например: 10. С. 49-51; 11. С. 6; 12. С. 31-32). Хотя, в принципе, мысль О.В.Матвеева о возможности (с определенными эпохальными и смысловыми оговорками!) считать "настоящих кавказцев" первыми евразийцами заслуживает понимания и одобрения. Ведь М.Ю.Лермонтов полагает, что у них "наклонность к обычаям восточным берет перевес..."

Но куда важнее все же посмотреть "прямыми глазами истины" (В.Г.Белинский) на те черты образа "настоящего кавказца", которые по мнению писателя определили характер этого своеобычного типа россиян XIX в.

Оставляя подробности будущему исследованию, ограничимся пока самым главным. "...Чуждый утонченностей светской и городской жизни, он (настоящий кавказец, – авт.) полюбил жизнь простую и дикую; не зная истории России и европейской политики, он пристрастился к поэтическим преданиям народа воинственного. Он понял вполне нравы и обычаи горцев, узнал по именам их богатырей, запомнил родословные... Он легонько маракует по-татарски... Страсть его ко всему кавказскому доходит до невероятия..." (М.Ю.Лермонтов). И страсть эта отнюдь не "пагубна", как считают некоторые лермонтоведы (13. С. 363), а спасительна, ибо именно она, объективно мотивированная и искренняя, спасала "настоящего кавказца от превращения в бездушную, беспощадную военную машину для реализации имперских планов и крайностей их осуществления" (см. систему доказательств: 1. С. 64-65).

Поэтому-то не убеждают по

пытки представить "настоящего кавказца" воплощением доминирующих признаков "русской армии, отстаивающей державные, имперские интересы", приписывая заодно и самому Лермонтову поры его творческой зрелости "устойчивое имперское мышление" (10. С. 50). Вопрос видится куда сложнее и решается он, скорее всего, в русле поставленной и разрабатываемой сегодня концепции РОССИЙСКОСТИ, как генерального фактора, определявшего ход интеграции Кавказа в историко-культурное поле нашего Отечества (см.: 14. С. 11-12; 16. С. 13-15; 16. С. 8-9; 17. С. 5-6, 18; 19; 20).

Именно оттого-то "настоящий кавказец" – человек удивительный, достойный всякого уважения и участия" (М.Ю.Лермонтов), как и сам его автор-исследователь, решившийся "открыть" его российской общественности (и остановленный цензурой) одновременно с созданием поэтического шедевра ("Родина") – неоценимого для понимания лермонтовского патриотизма и его многообразных, многомерных истоков.

Примечания:

1. Виноградов Б.С., Виноградов В.Б. "Кавказец" М.Ю. Лермонтова // Известия Чечено-Ингушского научно-исследовательского института. – Т. V. Вып. 3. Литературоведение. Вопросы чечено-ингушской литературы. – Грозный: Чеч.-Инг кн. изд-во, 1968.

2. Виноградов Б.С., Виноградов В.Б Этюды о Лермонтове // М.Ю.Лермонтов и Чечено-Ингушетия: Сборник статей. – Грозный: Чеч.-Инг. кн. изд-во, 1981.

3. Виноградов А.В., Виноградов В.Б. "Настоящие кавказцы" в контексте российской информационной культуры середины XIX века // Информационная культура личности: прошлое, настоящее, будущее. Тезисы докладов Международной научной конференции. – Краснодар, 1996.

4. Березин И. Путешествие по Дагестану и Закавказью. Издание 2-е, пополненное. – Казань, 1850. Искренне признательны  Ю.Ю.Клычникову за предоставление нам этого фрагмента.

5. Виноградов В.Б. Памяти вечная нить. – Грозный: Чеч.-Инг. кн. изд-во, 1988.

6. Матвеев О.В. Форменная одежда казаков-линейцев Кубани. – Краснодар; Армавир, 1995.

7. История Кубани в русской художественной литературе (досоветский период). Часть 1. Хрестоматия / Сост. В.Б.Виноградов, О.М.Ларина (при участии А.В.Виноградова и О.А.Плаксиной). – Армавир, 1996.

8 Материалы для истории дворянских родов Мартыновых и Слепцовых с их ветвями. – Тамбов, 1904.

9. Токарева О.С. Н.С.Мартынов и Кубань (к постановке вопроса) // Археология и краеведение Кубани: Материалы IV межвузовской студенческо-аспирантской научной конференции. – Краснодар; Армавир, 1996.

10 Матвеев О.В. Имперское мышление в исторических судьбах народов Северного Кавказа // Вопросы северокавказской истории. Вып. 1. – Армавир, 1996.

11. Виноградов В.Б. Проблемы истории Северного Кавказа: степень актуальности и уровень исследования // Там же.

12. Виноградов А.В. М.Ю.Лермонтов и Г.X.3асс // Археология и краеведение Кубани: Материалы IV межвузовской студенческо-аспирантской научной конференции. – Краснодар; Армавир, 1996.

13 Герштейн Эмма. Судьба Лермонтова. – М.: Советский писатель, 1964.

14. Дударев С.Л. Школа В.Б.Виноградова: истоки, этапы, идеи // Материалы заседания, посвященного 30-летию научно-творческой, педагогической и общественной деятельности школы академика В.Б.Виноградова (1964-1994). Часть 1. – Армавир, 1994.

15. Виноградов В.Б. Российскость – основа русско-кавказского историко-культурного единства // Развитие непрерывного педагогического образования в новых социально-экономических условиях на Кубани:  Научные труды. Вып. II. – Армавир, 1995.

16 Виноградов В.Б. О формировании новой концепции всемирной истории // Российский исторический журнал. – 1996. – № 1.

17. Кузеванов Л.И. Неклассическая концепция истории // Российский исторический журнал. – 1996. – № 3.

18. Виноградов В., Шейха А. Кавказ в передовой общественно-политической мысли России (вторая половина XVIII – первая треть XIX в.). – Армавир; Грозный,  1996.

19. "Российскость" в истории Северного Кавказа: Научный сборник. – Армавир, 2002.

20. Матвеев В.А. Концептуальные парадигмы в контексте историографического анализа проблемы геополитического единства России и Северного Кавказа // Известия вузов. Северо-Кавказский регион. Общественные науки. – Ростов-на-Дону, 2003. – № 3. – С. 26-33.

 Виноградов А.В., Виноградов В.Б. // Из книги "Дань лермонтовской судьбе"