ОСОБЕННОСТИ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПОЛИТИКИ НА СЕВЕРНОМ КАВКАЗЕ: ЭТНИЧЕСКИЙ АСПЕКТ

Политологический центр Север-Юг публикует доклады спикеров международной конференции «Метаморфоз vs трансформация. Мультидисциплинарный подход к изучению истории адыгов в XIX-XXI вв.», которая прошла 6 декабря в Ростове-на-Дону. 

Одним из характерных явлений сегодняшнего Северного Кавказа исследователи называют «войны местных историков» [3, с. 128]. При этом, исторические споры ведутся не только в научных кругах и изданиях, но и в региональной периодической печати, особенно в тех СМИ, которые близки общественным организациям и движениям этнического толка. Эти споры по интерпретации новой и средневековой истории Северного Кавказа В.Бобровников справедливо увязывает с такой деятельностью как историческая политика [1]. 

Историческая политика — это использование истории в политических и национальных целях в условиях падения научной цензуры. В современных условиях этому способствует резкое расширение информационного поля, ресурсов и их доступность. Термин подчеркивает, что речь идет именно о политическом феномене, который должен изучаться, прежде всего, как часть политики. Казалось бы, что в исторической политике нет ничего принципиально нового: ее сторонники считают, что все и всегда так поступали и поступают и «ненормальной» является, наоборот, ситуация, в которой у государства нет ясной и энергичной исторической политики. Однако суть в том, что, если центром посредством исторической политики осуществляются попытки выковать российский патриотизм (и то не всегда успешно это у него получается), то в северокавказских республиках к нему добавляется местный патриотизм, зачастую трудно сочетающийся с российским. Помимо того региональный патриотизм на Северном Кавказе чаще всего основывается на этническом патриотизме со всеми вытекающими из этого последствиями. Особенно популярной становится историческая политика в тех регионах, где имеют место конфликты и напряженность в межэтнических отношениях у соседних народов. Данный тезис подтверждается исследованиями К.Казенина о «войнах историков» Северо-Западного Кавказа и историографическими работами В.Шнирельмана по публикациям осетинских и ингушских историков [3, 5]. Так, в работе последнего проработаны региональные учебники по истории, на страницах которых соседним народам не находится места. 

Помимо всего прочего это означает, что в современном региональном этнополитическом контексте становится важным не сама история, а историческая память – то есть не то что было в прошлом, а то, как прошлое воспринимается сегодня и будет представляться завтра. Формированию исторической политики на Северном Кавказе способствует и особенность федеративной структуры государства, состоящей, в том числе и из национальных республик, существование которых оправдывается наличием, так называемых, титульных этносов, составляющих их ядро. При этом право на свою республику мог получить только тот народ, который был способен убедительно доказать свое культурное и языковое своеобразие с отсылкой к «самобытному историческому пути». И чем протяженнее был этот путь, чем большая его часть связывалась с политической самостоятельностью и выдающимися культурными достижениями предков, тем основательнее выглядели претензии на политическую автономию. Исходно такие республики должны были стать залогом сохранения этнических языков и культур, оказывавшихся под угрозой исчезновения в условиях ускоренной модернизации. Между тем, быстро выяснилось, что, так как республики оставались гетерогенными по этническому составу, то само по себе наличие титульных народов, пусть и формально, вело к ситуации этнического неравенства, выражавшегося в самых разных областях, начиная от дележа государственных должностей до сферы образования, трудоустройства и т.д. Создалась ситуация неформальной этнической дискриминации, порождавшая напряженность во взаимоотношениях соседних этнических групп, одни из которых всеми силами стремились сохранить приобретенный высокий статус, а другие боролись за повышение своего статуса [4, с. 105]. 

В то же время легитимация национальных республик требовала непременного обращения к прошлому, потому что каждый титульный народ желал иметь свою самобытную историю, доказывавшую существование у него древнейшей государственности и политической субъектности а, в конечном счете, оправдывавшую высокий политический статус в рамках установленных на сегодня административно-территориальных границ. В этих целях приверженцы исторической политики используют всевозможные инструменты трансляции и конструирования региональной исторической памяти. К ним относятся историография, школьные учебники, публикации в СМИ, выступления политиков, программы политических партий, музеи, кинофильмы, театральные постановки, исторические романы и научная фантастика, монументальные памятники, произведения художественного творчества (живопись, скульптура). К более динамичным инструментам исторической политики («память в действии» по В.Шнирельману) относятся государственные и народные праздники, чествование юбилеев исторических деятелей, массовое отмечание памятных дат (включая юбилеи городов и республик), некоторые публичные ритуалы. Еще больше историческая политика проявляется в топонимической политике – переименовании республик, городов, улиц и площадей, а также «борьбе памятников» (снос одних и возведение других). 

В целом относительно Северного Кавказа существует ряд исторических тем, отношение к которым и их интерпретация местными историками и другими авторами зависит ни сколько от реальных исторических фактов, сколько от современной политической конъюнктуры. Если для одних республик и населяющих их титульных народов важно подчеркнуть давность и добровольный характер их вхождения в состав российского государства, то для других становится ценным обосновать героическое и длительное сопротивление царской России, обеспечившее, в конце концов, достойное вхождение их народов в состав государства. Такая трактовка позволяет многим северокавказским республикам и их титульным этносам праздновать юбилеи вхождения в состав России, хотя, безусловно, имеет место быть одновременно и альтернативные восприятия тех событий. Например, в 2012 году балкарцы отмечали раздельно от кабардинцев дату вхождения своего народа в состав России, демонстрируя, что республиканский праздник посвященный юбилею вхождения КБР в состав России имеет отношение только к кабардинцам и Кабарде, а не к балкарцам. 

Тем самым у местного историка утверждается роль защитника интересов своего этноса, связанная с «научным» обоснованием политических требований от имени своего народа. Такое положение региональных историков формировалось еще в советские годы и усилилось с его распадом СССР, снятием «табу» с запретных тем, касающихся прошлого северокавказских республик и взаимоотношений между народами. Поэтому исторические вопросы стремительно политизировались, а в местной научной среде скреплялись сообщества историков по этническому принципу. 

На сегодняшний день таких сообществ историков — соратников по защите этнических и региональных интересов на Северном Кавказе несколько: это историки адыгских народов, вайнахских народов, осетинские историки, карачаево-балкарские историки, дагестанские историки. Такая группировка достаточно условная, поскольку далеко не все представители региональной исторической науки вовлечены в «войны историков» с интеллигенцией соседних народов — конкурентами за наследие великих предков и за право называться автохтонами и вести генеалогию своего народа на Кавказе от Адама и Евы. Адыгскую общественность на Кавказе больше трогает трагедия вынужденного переселения в середине XIX в. адыгов (черкесов) с Северо-Западного Кавказа в Османскую империю, известного как мухаджирство, так как его участники называли себя мухаджирами подобно первым мусульманам, вынужденным совершить в 622 г. хиджру — переселение из языческой на тот момент Мекки. Из-за лишений, сложностей пути и эпидемий среди переселенцев были огромные массовые потери. Статистика мухаджирского движения в условиях неполной имперской статистики и нелегальных переселений XIX века служит еще одним из предметов боев за историю региона. Его размеры оценивают сегодня от нескольких сотен тысяч до 2 млн. человек. Как с года хиджры начинается отсчет лет мусульманской эры, так и мухаджирство служит на Северо-Западном Кавказе отправной точкой дискуссий о том, кто был виновником и кто стал жертвой Кавказской войны. 

С позднего советского времени, когда табу на его изучение было снято, некоторые адыгские историки и публицисты пытаются доказать, что мухаджирство было первым в истории края геноцидом [1]. Историки четырех северокавказских народов (балкарцев, ингушей, карачаевцев и чеченцев), депортированных сталинским режимом в 1943 — 1944 гг. в Среднюю Азию, также оперируют понятием геноцида в определении сути репрессий в отношении этих этносов. Более того, трагические страницы новейшей российской истории на Северном Кавказе: осетино-ингушский конфликт 1992 года и чеченские военные кампании с 1994 по 2000-е гг. позволяют местным историкам (и не только историкам) писать об этих событиях категориями этнических чисток и геноцидов. Вместе с тем, актуализация историками края тематики геноцида или этнических чисток направлена ни столько в прошлое, а сколько в настоящее и будущее, так как в регионе довольно много спорных территорий и этностатусных конфликтов. Между тем, причины этнополитических конфликтов на Северном Кавказе, следует искать не в какой-либо вековой вражде, или долгой памяти о столетних обидах соседних народов, а в недавнем прошлом и в современной ситуации. В регионе есть целый ряд спорных территорий и спор идет, в том числе, в сфере истории: кто автохтоны, кто древнее, а кто пришлый народ, чья государственность древнее и т.д. Эти вопросы можно группировать на те, что были актуальны в 90-е гг. ХХ в. и те, что актуальны сейчас. 

Например, вопрос «кто древнее» по мнению В.Бобровникова был весьма актуальным в 90-е гг.: тогда отмечались множество праздников и юбилеев в национальных республиках, призванных легитимировать автохтонность титульных народов этих северокавказских регионов. Особенностью споров между историками Северного Кавказа является то, что они ведутся в духе исторической политики. Идеологически историческая политика обосновывается несколькими утверждениями. Во-первых, история и память представляются, прежде всего, как арена политической борьбы с внешним противником. Это, среди прочего, означает, что историки уже не считают принципы профессиональной этики обязательной нормой, а при этом самих историков, как рядовых бойцов идеологического фронта, пытаются поставить под надзор более «искушенных» и «патриотичных» этнических активистов и деятелей. Во-вторых, утверждается, что все так делают. В-третьих, считается очевидным, что историки конкурирующего соседнего этноса неустанно стремятся утвердить такую интерпретацию событий прошлого, которая вредит нашему этносу. А потому долг историков — солидарно противостоять опасности через отстаивание противоположного аргумента. Как следствие, разрушается пространство для диалога между историками соседних народов, поскольку все обязаны присягнуть заявленным этноцентристским постулатам. 

Более того, так как ни та ни другая сторона не стремится ни понять, ни убедить оппонента, то подобные «дискуссии» только нагнетают конфликт. Вместе с тем, раскол в исторических взглядах наметился не только между региональными этнически ориентированными авторами, но и между ними, с одной стороны, и исследователями из центра — с другой. Если столичные авторы увлечены цивилизаторской миссией империи, то северокавказским важнее кажется подчеркивать ее экспансию и колониальную политику [1]. Не способствует укреплению общероссийской гражданской идентичности северокавказских народов и политика памяти Центра. Например, День народного единства, отмечаемый 4 ноября приурочен освобождению Москвы от польских интервентов в начале XVII в., когда большинство северокавказских и других национальных окраин России еще не были в составе государства. Тем самым, жители северокавказских республик не чувствуют свою сопричастность к этой памятной дате. 

Другие праздники: День защитника Отечества — 23 февраля совпадает с датой депортации чеченцев и ингушей 1944 г.; Международный женский День — 8 марта — день депортации балкарцев. В итоге получается, что часть государственных праздников, которые по идее должны объединять всех граждан и поддерживать у них российскую идентичность, зачастую не способствуют этому. По справедливому мнению В.Шнирельмана винить в создании мифологизированных образов прошлого одних лишь интеллектуалов было бы неверно. 

Главным, считает исследователь, является структурный фактор – опора федерального устройства не на гражданский, а на этнический принцип, делающий последний едва ли не определяющим в жизни людей, в особенности, в северокавказских республиках. Неутомимый поиск достойных предков, способных помочь в преодолении травматического сознания, стал прямым следствием такой ситуации. Таким образом, представляется, что споры между историками Северного Кавказа имеют не эпизодический, а системный характер. Наиболее острые споры идут по тем историческим событиям, интерпретация которых напрямую связана с проблемами, с которыми регионы столкнулись в постсоветские годы. При этом, как бы ни уменьшалась роль этнической проблематики в региональной повестке дня, историческая политика продолжает осуществляться именно в этнических категориях. 

 ЛИТЕРАТУРА 

Бобровников В. Северный Кавказ в исторических нарративах. — [Электронный ресурс] Режим доступа: http://postnauka.ru/lectures/18990 Гатагова Л. С. Чему мы учим. С. 203. См. также она же. Империя: идентификация проблемы // Вестник института цивилизаций. Владикавказ, 1998. Вып. 1. С. 176. Казенин К. Элементы Кавказа. Земля, власть и идеология в северокавказских республиках. – М.: РЕГНУМ, 2012. Миллер А. Россия: власть и история / Pro et Contra, №3-4 (46), май — август, 2009. — с. 6-24. Шнирельман В. Излечима ли болезнь этноцентризма? Из опыта изучения конструирования образов прошлого – ответ моим критикам // Политическая концептология, №1, 2013 г. — с. 100-113. Шнирельман В. «Патриотическое воспитание»: этнические конфликты и школьные учебники истории // http://scepsis.net/library/id_2710.html Шнирельман В. А. Между евразиоцентризмом и этноцентризмом: о новом историческом образовании в России // Вестник института Кеннана в России, 2003, вып. 4.

http://pcsu.ru/